Неточные совпадения
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к
натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Левин помнил, как в то время, когда Николай был в периоде набожности, постов, монахов, служб церковных, когда он искал в религии помощи, узды на свою страстную
натуру, никто не только не поддержал его, но все, и он сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем, монахом; а когда его прорвало, никто не помог ему, а все
с ужасом и омерзением отвернулись.
Что-то такое он представлял себе в езде на степной лошади дикое, поэтическое, из которого ничего не выходило; но наивность его, в особенности в соединении
с его красотой, милою улыбкой и грацией движений, была очень привлекательна. Оттого ли, что
натура его была симпатична Левину, или потому, что Левин старался в искупление вчерашнего греха найти в нем всё хорошее, Левину было приятно
с ним.
— Со всеми его недостатками нельзя не отдать ему справедливости, — сказала княгиня Сергею Ивановичу, как только Облонский отошел от них. — Вот именно вполне Русская, Славянская
натура! Только я боюсь, что Вронскому будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня трогает судьба этого человека. Поговорите
с ним дорогой, — сказала княгиня.
Что у них немецкая жидкостная
натура, так они воображают, что и
с русским желудком сладят!
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых
натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того,
с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
«Вот, посмотри, — говорил он обыкновенно, поглаживая его рукою, — какой у меня подбородок: совсем круглый!» Но теперь он не взглянул ни на подбородок, ни на лицо, а прямо, так, как был, надел сафьяновые сапоги
с резными выкладками всяких цветов, какими бойко торгует город Торжок благодаря халатным побужденьям русской
натуры, и, по-шотландски, в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги.
Между тем псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и
с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей
натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла.
— Ну нет, в силах! У тетушки
натура крепковата. Это старушка — кремень, Платон Михайлыч! Да к тому ж есть и без меня угодники, которые около нее увиваются. Там есть один, который метит в губернаторы, приплелся ей в родню… бог
с ним! может быть, и успеет! Бог
с ними со всеми! Я подъезжать и прежде не умел, а теперь и подавно: спина уж не гнется.
Тщеславие есть чувство самое несообразное
с истинною горестью, и вместе
с тем чувство это так крепко привито к
натуре человека, что очень редко даже самое сильное горе изгоняет его.
Но не сойтись пылкому юноше
с старцем. Другая
натура у обоих, и другими очами глядят они на то же дело.
Зеркало
натура, зеркало-с, самое прозрачное-с!
Да натура-то бедненького следователя выручает-с, вот беда!
С одной логикой нельзя через
натуру перескочить!
Ну-с, так я вам теперь, родимый мой, всю подробную правду скажу насчет того то есть частного случая-то: действительность и
натура, сударь вы мой, есть важная вещь и ух как иногда самый прозорливейший расчет подсекают!
И так сильно было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он приготовился войти
с холодным и дерзким видом и дал себе слово как можно больше молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть на этот раз, по крайней мере, во что бы то ни стало победить болезненно раздраженную
натуру свою.
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого,
натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за
натура этот Николай? Неужели не видишь,
с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
А я, не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них
с другими грызться рад,
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я…» — «Послушай-ка, сосед»,
Тут ловчий перервал в ответ:
«Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно
натуру знаю...
Парaтов. Чтобы напоить хозяина, надо самому пить
с ним вместе; а есть ли возможность глотать эту микстуру, которую он вином величает. А Робинзон —
натура выдержанная на заграничных винах ярославского производства, ему нипочем. Он пьет да похваливает, пробует то одно, то другое, сравнивает, смакует
с видом знатока, но без хозяина пить не соглашается; тот и попался. Человек непривычный, много ль ему надо, скорехонько и дошел до восторга.
— Вы столь высокого мнения о немцах? — проговорил
с изысканною учтивостью Павел Петрович. Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую
натуру возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое.
— Ну да, конечно, это все в
натуре вещей, — промолвил Василий Иваныч, — только лучше уж в комнату пойдем.
С Евгением вот гость приехал. Извините, — прибавил он, обращаясь к Аркадию, и шаркнул слегка ногой, — вы понимаете, женская слабость; ну, и сердце матери…
— Очень метко, — похвалила мать, улыбаясь. — Но соединение вредных книг
с неприличными картинками — это уже обнаруживает
натуру испорченную. Ржига очень хорошо говорит, что школа — учреждение, где производится отбор людей, способных так или иначе украсить жизнь, обогатить ее. И — вот: чем бы мог украсить жизнь Дронов?
Несколько секунд посмотрев на него смущающим взглядом мышиных глаз, он пересел на диван и снова стал присматриваться, как художник к
натуре,
с которой он хочет писать портрет.
— Я вполне серьезно думаю так! Он — проповедник, как большинство наших литераторов, но он — законченное многих, потому что не от ума, а по
натуре проповедник. И — революционер, чувствует, что мир надобно разрушить, начиная
с его основ, традиций, догматов, норм.
— У меня года два, до весны текущего, тоже была эдакая, кругленькая, веселая, мещаночка из Пскова. Жена установила
с нею даже эдакие фамильярные отношения, давала ей книги читать и… вообще занималась «интеллектуальным развитием примитивной
натуры», как она объяснила мне. Жена у меня была человечек наивный.
— Дурачок ты, а не скептик! Она — от тоски по тебе, а ты… какой жестокосердный Ловелас! И — чего ты зазнаешься, не понимаю? А знаешь, Лида отправилась — тоже
с компанией — в Заволжье, на Керженец. Писала, что познакомилась
с каким-то Берендеевым, он исследует сектантство. Она тоже — от скуки все это. Антисоциальная
натура, вот что… Анфимьевна, мать родная, дайте чего-нибудь холодного!
Он обращался фамильярно и грубо
с Обломовым, точно так же, как шаман грубо и фамильярно обходится
с своим идолом: он и обметает его, и уронит, иногда, может быть, и ударит
с досадой, но все-таки в душе его постоянно присутствует сознание превосходства
натуры этого идола над своей.
Штольц, однако ж, говорил
с ней охотнее и чаще, нежели
с другими женщинами, потому что она, хотя бессознательно, но шла простым природным путем жизни и по счастливой
натуре, по здравому, не перехитренному воспитанию не уклонялась от естественного проявления мысли, чувства, воли, даже до малейшего, едва заметного движения глаз, губ, руки.
Сначала долго приходилось ему бороться
с живостью ее
натуры, прерывать лихорадку молодости, укладывать порывы в определенные размеры, давать плавное течение жизни, и то на время: едва он закрывал доверчиво глаза, поднималась опять тревога, жизнь била ключом, слышался новый вопрос беспокойного ума, встревоженного сердца; там надо было успокоивать раздраженное воображение, унимать или будить самолюбие. Задумывалась она над явлением — он спешил вручить ей ключ к нему.
А она, совершив подвиг, устояв там, где падают ничком мелкие
натуры, вынесши и свое и чужое бремя
с разумом и величием, тут же, на его глазах, мало-помалу опять обращалась в простую женщину, уходила в мелочи жизни, как будто пряча свои силы и величие опять — до случая, даже не подозревая, как она вдруг выросла, стала героиней и какой подвиг совершила.
Получая изредка ее краткие письма, где дружеский тон смешивался
с ядовитым смехом над его страстью, над стремлениями к идеалам, над игрой его фантазии, которою он нередко сверкал в разговорах
с ней, он сам заливался искренним смехом и потом почти плакал от грусти и от бессилия рассказать себя, дать ключ к своей
натуре.
Страстей, широких движений, какой-нибудь дальней и трудной цели — не могло дать: не по
натуре ей! А дало бы хаос, повело бы к недоумениям — и много-много, если б разрешилось претензией съездить в Москву, побывать на бале в Дворянском собрании, привезти платье
с Кузнецкого моста и потом хвастаться этим до глубокой старости перед мелкими губернскими чиновницами.
С другой, жгучей и разрушительной страстью он искренно и честно продолжал бороться, чувствуя, что она не разделена Верою и, следовательно, не может разрешиться, как разрешается у двух взаимно любящих честных
натур, в тихое и покойное течение, словом, в счастье, в котором, очистившись от животного бешенства, она превращается в человеческую любовь.
Он, однако, продолжал работать над собой, чтобы окончательно завоевать спокойствие, опять ездил по городу, опять заговаривал
с смотрительской дочерью и предавался необузданному веселью от ее ответов. Даже иногда вновь пытался возбудить в Марфеньке какую-нибудь искру поэтического, несколько мечтательного, несколько бурного чувства, не к себе, нет, а только повеять на нее каким-нибудь свежим и новым воздухом жизни, но все отскакивало от этой ясной, чистой и тихой
натуры.
Райский пришел к себе и начал
с того, что списал письмо Веры слово в слово в свою программу, как материал для характеристики. Потом он погрузился в глубокое раздумье, не о том, что она писала о нем самом: он не обиделся ее строгими отзывами и сравнением его
с какой-то влюбчивой Дашенькой. «Что она смыслит в художественной
натуре!» — подумал он.
Убеждений мы не в силах изменить, как не в силах изменить
натуру, а притворяться не сможем оба. Это не логично и не честно. Надо высказаться и согласиться во всем; мы сделали первое и не пришли к соглашению; следовательно, остается молчать и быть счастливыми помимо убеждений; страсть не требует их. Будем молчать и будем счастливы. Надеюсь, ты
с этой логикой согласишься».
Я сохраню, впрочем, эти листки: может быть… Нет, не хочу обольщать себя неверной надеждой! Творчество мое не ладит
с пером. Не по
натуре мне вдумываться в сложный механизм жизни! Я пластик, повторяю: мое дело только видеть красоту — и простодушно, «не мудрствуя лукаво», отражать ее в создании…
Но не требовать этого, значит тоже ничего не требовать, оскорблять женщину, ее человеческую
натуру, творчество Бога, значит прямо и грубо отказывать ей в правах на равенство
с мужчиной, на что женщины справедливо жалуются.
— О, как больно здесь! — стонал он. — Вера-кошка! Вера-тряпка… слабонервная, слабосильная… из тех падших, жалких
натур, которых поражает пошлая, чувственная страсть, — обыкновенно к какому-нибудь здоровому хаму!.. Пусть так — она свободна, но как она смела ругаться над человеком, который имел неосторожность пристраститься к ней, над братом, другом!.. —
с яростью шипел он, — о, мщение, мщение!
И если ужасался, глядясь сам в подставляемое себе беспощадное зеркало зла и темноты, то и неимоверно был счастлив, замечая, что эта внутренняя работа над собой, которой он требовал от Веры, от живой женщины, как человек, и от статуи, как художник, началась у него самого не
с Веры, а давно, прежде когда-то, в минуты такого же раздвоения
натуры на реальное и фантастическое.
Викентьеву это молчание, сдержанность, печальный тон были не по
натуре. Он стал подговаривать мать попросить у Татьяны Марковны позволения увезти невесту и уехать опять в Колчино до свадьбы, до конца октября. К удовольствию его, согласие последовало легко и скоро, и молодая чета, как пара ласточек,
с веселым криком улетела от осени к теплу, свету, смеху, в свое будущее гнездо.
Или, наконец, если смех этот хоть и сообщителен, а все-таки почему-то вам покажется пошловатым, то знайте, что и
натура того человека пошловата, и все благородное и возвышенное, что вы заметили в нем прежде, — или
с умыслом напускное, или бессознательно заимствованное, и что этот человек непременно впоследствии изменится к худшему, займется «полезным», а благородные идеи отбросит без сожаления, как заблуждения и увлечения молодости.
Как еще дети
натуры,
с примесью значительной дозы дикости, они не могли не взглянуть и враждебно на новых пришельцев, что и случилось.
На особом миньятюрном столике, отдельно, посажена на деревянной палочке целая птичка, как есть в
натуре,
с перьями,
с хвостом,
с головой, похожая на бекаса.
Что за чудо увидеть теперь пальму и банан не на картине, а в
натуре, на их родной почве, есть прямо
с дерева гуавы, мангу и ананасы, не из теплиц, тощие и сухие, а сочные,
с римский огурец величиною?
Не давайте…» — «Да они три раза взяли
с меня
натурою, — сказал я, — теперь вот…» Я бросил им по мелкой монете.
Между тем мы своротили
с реки на канал, перешли маленький мостик и очутились среди пестрой, движущейся толпы, среди говора, разнообразных криков, толчков, запахов, костюмов — словом, на базаре. Здесь представлялась мне полная картина китайского народонаселения без всяких прикрас, в
натуре.
— Она? — Марья Павловна остановилась, очевидно желая как можно точнее ответить на вопрос. — Она? — Видите ли, она, несмотря на ее прошедшее, по природе одна из самых нравственных
натур… и так тонко чувствует… Она любит вас, хорошо любит, и счастлива тем, что может сделать вам хоть то отрицательное добро, чтобы не запутать вас собой. Для нее замужество
с вами было бы страшным падением, хуже всего прежнего, и потому она никогда не согласится на это. А между тем ваше присутствие тревожит ее.
Купец Смельков, по определению товарища прокурора, был тип могучего, нетронутого русского человека
с его широкой
натурой, который, вследствие своей доверчивости и великодушия, пал жертвою глубоко развращенных личностей, во власть которых он попал.
И Нехлюдов,
с страстностью своей
натуры, весь отдался этой новой, одобряющейся всеми его окружающими жизни и совершенно заглушил в себе тот голос, который требовал чего-то другого. Началось это после переезда в Петербург и завершилось поступлением в военную службу.